Интервенция - Страница 23

– Ох, благодарю вас, – сказал человек на правильном английском языке. Таком, который у себя в Техасе Тони слышал только из телевизора – да и то по центральным каналам. У южан была собственная гордость, они принципиально говорили по-своему.

– Не стоит благодарности, сэр. Это наша работа. Мы получили приказ расправиться с бандитами и хулиганами.

Незнакомец огляделся вокруг себя и поднял с земли довольно-таки тощую курицу:

– Вот, купил на рынке… Из-за нее они и напали.

– Простите, сэр, за любопытство: а на что вы покупаете?

– Меняем. Я сегодня отнес свои занавески. В деревне есть продукты, но товаров никаких нет. А они ведь нужны, что бы ни происходило… Так у нас было и в Гражданскую войну. Тоже меняли вещи на продукты. Да, позвольте представиться: Анатолий Степанович Гурьев. В прошлом – преподаватель истории в университете.

– Рядовой Тони Снайдер.

– Не хотите зайти ко мне? У меня, правда, особо ничего нет…

Тони стало любопытно, как живут люди в этом городе. Пока что ему не доводилось бывать в квартирах местных жителей. И он согласился.

Дом оказался поблизости – громадный, грязно-желтый. Окна были безжизненны, но из некоторых торчали кривые печные трубы, свидетельствующие, что здесь тоже кучкуются люди. Надо сказать, Тони никак не мог понять принципа, по которому люди сбивались в одни дома и игнорировали другие. Вот, к примеру, этот дом был далеко от речки, то есть от источника воды. И вообще ничего особенного в нем не было. А дом был обитаем. А на Фонтанке многие дома стояли пустыми. Наверное, в городе, как и в прерии, есть места, где хорошо себя чувствуешь, а есть не очень. В первых люди селятся, вторых те, кто не дураки, избегают. Просто-напросто в современных больших городах у жителей особого выбора нет. А в Петербурге выбор имелся…

На пересечении двух узких улиц Тони заметил разгромленный магазин, судя по зеленому кресту на уцелевшем осколке вывески, это была аптека.

– Наркоманы разгромили. Еще прошлой осенью. Они и раньше тут собирались, – пояснил новый знакомый.

Тони, направляемый профессором, поднялся по узкой обшарпанной лестнице, возле которой находилась страшноватого вида клетка непонятного назначения. Только почти дойдя до конца, Тони сообразил, что это был лифт, застывший как раз на последнем этаже.

За облезлой дверью квартиры тянулся длинный коридор. Пройдя по нему, они вошли в просторное помещение… И тут Тони замер. Перед ним было окно – совсем небольшое, размером с картину. Там, за окном, заваливался за горизонт огромный кроваво-красный шар солнца. А до него длинными неровными волнами шли сплошные крыши, из которых торчали бетонные трубы и палки бесполезных телевизионных антенн.

– Красиво… – пробормотал солдат.

Он оглядел комнату, освещенную закатным светом. Впрочем, никакая это была не комната. Судя по допотопной газовой плите, когда-то это помещение являлось кухней. Но теперь здесь находилась кровать, покрытая одеялами и ворохом одежды. Тут же присутствовало и круглое сооружение, в котором узнавалась печка с трубой, выведенной в окно. Подобную солдат видел в музее Остина, еще когда учился в школе. Как говорил экскурсовод, на таких печках готовили пищу его предки-ковбои. Это как-то сразу расположило Тони к хозяину.

– Погодите, я сейчас разведу огонь, что-нибудь приготовим… – сказал новый знакомый.

– Не стоит, проф.

Тони снял с плеча свой рюкзак. На всякий случай, уходя в увольнительную, он захватил бутылку виски и кое-какую еду. Ребята говорили, что в этом городе на все это можно выменять много ценного. Но Тони нравилось знакомиться с людьми. А выменять… От нас не убудет. Он разложил еду на столе возле окна.

– Выпьете, проф?

– Можно.

Профессор полез куда-то и достал старинные серебряные стаканчики. Кивнув на них, он сказал нечто, что Тони не очень понял:

– Эти стаканы третье лихое время переживают. Восемнадцатый год, блокаду и теперь…

– Проф, а почему бы вам не пойти к нам работать? Нам нужны люди, знающие английский язык. Вы человек образованный, к тому же вроде бы приличный. А то из русских к нам набежала такая сволочь… – спросил Тони, когда выпили.

Гурьев как-то заколебался – будто солдат предложил ему что-то очень заманчивое, но стыдное.

– Наверное, и пойду. Просто иного выхода нет. Не все же менять вещи на еду. Когда-нибудь они закончатся. У меня их не слишком много. А вот вы скажите, что тут планирует сделать новая власть?

Тони был простым солдатом и в таких делах не особо разбирался. Но опять же – люди из отдела пропаганды требовали при контактах с местным населением разъяснять цели и задачи миротворческой миссии. Да и профессора было жалко. Хотелось сказать ему что-нибудь хорошее.

– Проф, как я понимаю, тут хотят сделать нечто вроде города-музея. Как эта… А, Венеция.

Гурьев погрустнел:

– Что ж, был город – и не стало. Лучше б его немцы в сорок первом с землей сровняли. Погиб бы город с честью, как и жил.

Тони искренне удивился:

– Но послушайте, проф, ведь если сюда станут ездить туристы, у вас будет хорошая работа, вы будете нормально жить. Как все в Европе живут. Они там вроде бы совсем не бедствуют.

– Оно, конечно, так… Но вот… Вы не были в Венеции? А я был. Один наш популярный музыкант написал такую песню.

Гурьев полез куда-то в угол и извлек гитару. Подстроил и забренчал, напевая что-то. Музыка была приятная, нечто в рок-стиле.

– Я вам переведу.

На берегу так оживленно, людно.
Но из воды высится, как мираж,
Старый корабль, грозное чье-то судно.
Тешит зевак и украшает пляж.
Как ни крути, годы, увы, сильнее.
Как ни крути, время свое возьмет.
Сбиты борта, нет парусов на реях.
И никогда полный не дать вперед.
Зато любой войдет сюда за пятачок,
Чтоб в пушку затолкать бычок
И в трюме посетить кафе и винный зал.
А также сняться на фоне морской волны
С подругой, если нет жены,
Одной рукой обняв ее, другой обняв штурвал.
Был там и я, и, на толпу глазея,
С горечью в сердце понял я вещь одну:
Чтобы не стать эдаким вот музеем,
В нужный момент лучше пойти ко дну.